Миша не вернулся?
— Пока на горизонте никаких признаков. Видимо, ребята уламывают американца.
— Вот уламывать — необязательно.
— Не бойся, шею не свернут. Но если заартачится…
Этого Иван Григорьевич и опасался. Мишины товарищи, как и он сам, тренированные, у многих за плечами служба в морской пехоте и в Воздушно-десантных войсках. По неосторожности могут и помять.
Третий вечер Иван Григорьевич не отходил от телевизора. Еще вчера Эдвард появлялся на экране, строгий, сосредоточенный, уверенный в себе, как и полагается служителю культа.
До сих пор у Ивана Григорьевича не укладывалось в голове, как это у него, убежденного атеиста, сын стал капелланом? Тут, конечно, сыграл свою решающую роль дед-сенатор. В клане Кларков, потомственных военных и политиков, он считает себя самым главным и потому единолично определяет, кто из его родственников в какой ипостаси должен делать карьеру. И в судьбе зятя он тоже приложил руку — прокладывал дорогу в Пентагон. Зять — врач-микробиолог, сначала защитил диссертацию, которая прямо не относилась к микробиологии, а была посвящена проблеме психической уравновешенности в стрессовых ситуациях. В основу своего исследования он взял факты поведения американских солдат в джунглях Вьетнама. Диссертация была сразу же засекречена, а молодого доктора наук по рекомендации сенатора перевели в Исследовательский центр Пентагона в сектор «Ведение психологической войны». Джону Смиту было присвоено воинское звание «первый лейтенант». Затем он издал книгу «Полевая психиатрия», которая стала учебником при подготовке врачей для сухопутных войск НАТО. Первого лейтенанта стали приглашать для чтения лекций в военных колледжах. И — как высшая степень доверия — он был назначен помощником одного из членов комиссии по медицинскому освидетельствованию кандидатов в члены конгресса, а затем — экспертом при Исследовательском центре Пентагона.
И за все эти годы — ни единой осечки. Воистину прав мудрец, изрекший: враг не может предать, предают свои.
Эдварду делать военную карьеру было в тысячу раз проще: отец — известный психиатр и микробиолог, дед — Питер Кларк — бессменный сенатор, с президентами на дружеской ноге. Какая тут могла быть преграда!
Эдвард не карабкался — он взлетал. И вот он — пастырь украинского стада. Стадо, судя по телеохвату, — чуть ли не в три миллиона душ.
Неужели он оставил военную карьеру? Сам собой напрашивался вывод: коль где-то в колонии проповедник, значит, уже не капеллан.
Иван Григорьевич ждал встречи с сыном, как никогда раньше и как никогда раньше, тосковал по семье, которой уже не было.
Здесь, на Украине, Эдвард появился, как из космоса появляется комета: комета медленно приближается, вырастая на глазах, невольно сея в душах семена ужаса: что случится при встрече? Утешало то, что в отличие от кометы на земле встретятся живые люди и не просто живые…
То, чем занимается сын, было отцу не по душе, но с ходу, не разобравшись, он не мог его осудить, как и сын не имел оснований осуждать отца за его работу в пользу иностранной державы, которая даже не с семнадцатого года, а с семнадцатого века не позволяет Соединенным Штатам Америки безнаказанно разбойничать.
Кем теперь Эдвард считает своего отца — другом или недругом? Встречи с сыном Иван Григорьевич ждал и опасался.
Зазвонил долго молчавший телефон. Трубку взяла Анастасия Карповна, оторвавшись от кухонных дел. Сразу же, как Иван Григорьевич здесь поселился, договорились: он ни при каких обстоятельствах к телефону не подходит.
Пока обстановка не менялась, время шло медленно. Иван Григорьевич находил себе простенькую работу: штудировал газету «Бсесвiтня Сiч», по заметкам и объявлениям уяснял, чем живет город, каких и куда специалистов приглашают на работу.
— Я слушаю, — сказала в трубку Анастасия Карповна.
Никто не отзывался, но в трубке были слышны шорохи, значат, линия действовала, значит, город жил, и люди не только пили водку и тащили, что плохо лежало, но и трудились: из окна было видно, как маневровый паровоз толкал с горки чем-то груженные вагоны. Из трубы паровоза валил густой черный дым: топили полусгнившими шпалами. Железная дорога, чтоб не умереть окончательно, возвращалась к транспорту, который уже полвека стоял в тупике на паровозном кладбище. Город, вопреки обстоятельствам, умирать не хотел.
— Я слушаю, — повторила Анастасия Карповна. Трубка по-прежнему молчала, Анастасия Карповна, вытерев о фартук влажные руки, замерла в напряженном ожидании. Откуда звонок? Мысль была одна: а вдруг это Миша?
— Я слушаю.
Наконец кто-то немолодым пропойным голосом обозвался:
— Куда дели Коську?
Опять длинная пауза.
— Какого Коську? Не бросайте трубку. Говорите внятно.
— Коська вам ставил «жучок».
— Какой «жучок»?
— «Какой», «какой», — раздалось раздраженно в трубке. — Где Коська? Если убили, вам будет смерть. — И незнакомец положил трубку.
— Угрожали? — спросил Иван Григорьевич.
— Вроде бы. — Анастасия Карповна, побледневшая, напряженная, присела к нему на диван.
— Речь о каком-то Коське? Не его ли отвезли в кочегарку?
— Может, и его, — согласилась она и предостерегла: — Теперь тебе, Ваня, нельзя на улицу.
— Да я и не бываю, — ответил он спокойно и показал на газетные вырезки: — Буду и дальше копить.
— А толку?
— Толк есть. Попадается жемчуг, даже золотые крупинки. Вот АО «Пейте с нами» приглашает опытного технолога по приготовлению дрожжей. Дрожжи, по всей вероятности, для пивзавода.
— Но ты же ищешь микробиологов?
— Если микробиолог без работы, он пойдет и технологом, тем более на пивзавод. — И опять к телефонному разговору: — Получается, что ребята пристукнули Коську, то есть Константина.
— А если это кличка?
— Тем лучше. Зацепка. Так что опять Мишу озадачим.
— Он же не один. Он поручит ребятам…
— В нормальном обществе, Настенька, этим занимается милиция или полиция.
— Это в нормальном, — уточнила Анастасия Карповна. — Вот изберем нормальную власть. А нормальная власть людей обеспечит работой. Появится достаток. Тогда можно будет надеяться и на милицию.
— А получится ли?
— Нормальная власть? Получится. Если все мы, Ваня, ужаснемся: что с нами сталось?! А пока мы вроде незаметно скотеем и звереем. Мне страшно. Не знаю, как тебе.
— Ты же видишь, — поднял глаза Иван Григорьевич, как бы давая убедиться, что в них спокойная голубизна. — Мне уже поздно бояться. За себя. Возраст не тот. А вот за страну боюсь. Раздерут на куски, если замешкаемся, как ты говоришь, с избранием нормальной власти. Я приехал в Прикордонный, чтобы крикнуть…
Он прервал себя на полуфразе. Долго молчал, как бы подыскивая нужные слова.
— О чем?
Он продолжал молчать, словно не слышал предельно короткого вопроса, на который нельзя было дать короткий, но ясный ответ.
— Боюсь, Настенька, что моего крика никто не услышит. А если и услышит, сквозь зубы процедит: «Тебе что — больше всех надо?»
Анастасия Карповна нежно положила руку на его плечо:
— Узнаю тебя,